Владимир Пингачев: «Ориентация — леший»

Онлайн-журнал V–A–C Sreda продолжает трехмесячную программу, посвященную воде и ее значению в культуре, искусстве и фольклоре.

По просьбе редакции журналист, исследователь и литератор Федор Деревянкин поговорил с Владимиром Пингачевым — профессиональным художником и иллюстратором, автором множества полотен на мифологические и исторические темы. В беседе Федор и Владимир обсудили любовь к родной природе, основы болотоведения и роль М.М. Пришвина в творчестве художника, а также практические приемы, позволяющие избежать цепких объятий кикиморы и научиться отличать лес с Бабой-ягой от леса без Бабы-яги.

1

— Расскажите, пожалуйста, о том, как вы стали художником.

— По первой профессии я столяр-краснодеревщик. Но наше училище было с художественным уклоном: преподавали и живопись, и рисунок, и композицию. Уже после армии я поступил в Московский полиграфический институт, где учился на художника книги. Моим учителем был академик Андрей Васнецов, внук Виктора Васнецова, известного русского художника. Андрей Васнецов тоже известный художник, но уже советский, монументалист, шестидесятник. Он дал нам хорошую школу, настоящую. Да и вообще полиграфический институт — это хорошая школа. Была когда-то.

То, что я пошел учиться на художника книги, сыграло в моем творчестве большую роль. Очень часто я вдохновляюсь именно литературой. Допустим, что-то читаю, увлекает меня конкретный сюжет, фабула, интересная история — сразу делаю эскиз на эту тему, а позже первоначальные наброски перерабатываю в станковую композицию. У меня по мотивам «Капитанской дочки» много всевозможных станковых композиций: очень люблю эту повесть.

Я читаю только хорошую литературу — ту, которая хорошо написана. Меня не столько интересует тема произведения, сколько сам автор. Я читаю исключительно классику. Сейчас, например, Диккенса. После него начну перечитывать Достоевского. В первую очередь для меня важно именно то, насколько хорошо книга написана. Нравится Салтыков-Щедрин, в юности увлекся Буниным — прекрасный писатель. Вообще русская литература XIX и начала XX века — великая литература. Да и советская тоже была неплохая.

Если приглянулся какой-то сюжет, я обязательно выписываю связанные с ними цитаты. Потом на их основании делаю свою композицию, отчасти отвлеченную от фабулы книги. Это называется иллюстрация по мотивам. Привязка к самой книге бывает иногда более конкретной, иногда менее конкретной, по-разному.

— Что вас вдохновляет помимо литературы?

— Еще мифология и история — отдельно западная, отдельно древнерусская. Очень люблю XVIII век: старая Москва, старый Петербург того времени. Рисую реконструкции в духе Аполлинария Васнецова, так как люблю реконструировать пространство. Вычитаю где-нибудь описание новой локации, а затем пытаюсь его вообразить и воссоздать заново.

Мифологией я интересуюсь уже давно. После института увлекся Рерихом, Билибина любил всегда, а еще у меня очень много книг по мифологии. На пустом месте ничего не создашь, надо чем-то вдохновляться. Я сначала черпаю какие-то сюжеты, какие-то образы из книг, а потом уже изучаю пространство на месте, у себя в деревне. Я люблю путешествовать, ходить пешком по лесам, по болотам. И уже там я нахожу конкретное материальное пространство.

В Дмитровском районе — оттуда мои предки по маминой линии — мне от тетки остался дом. Я хоть и родился в Москве, но каникулы обычно проводил в тех краях. До сих пор езжу туда каждое лето, а иногда и зимой, весной, осенью.

За городом, вне цивилизации, психология сильно меняется. Там другой мир, там все другое. И мысли там появляются отличные от тех, которые обычно в Москве. Удаляешься от политики, от насущных проблем. Но перемена эта происходит не сразу. Обычно бывает нужно несколько дней на адаптацию. Сначала появляются внутренние ломки: чувствуешь себя не в своей тарелке, все кажется немного чужим. А потом привыкаешь, втягиваешься в новый мир. Сейчас я езжу ненадолго: на неделю или две. Работа не позволяет там задерживаться. А когда был преподавателем в школе, уезжал на месяц, потому что были большие каникулы.

Если долго живешь в глуши, втягиваешься в местное пространство намного сильнее. Ты начинаешь тоньше его чувствовать, понимать, видеть. А если долго не выходишь на этюды, то после перерыва вообще ничего не видишь: цвет не видишь, тон плохо понимаешь. Только на второй-третий сеанс что-то начинает появляться. Сеанс на пленэре длится от четырех до шести часов, не дольше. Дома бывает, что работаю и по восемь часов. Зависит от задачи: если берусь за рисунок подготовительный, то его можно сделать быстро, а если работу уже довожу окончательно, то иногда приходится сидеть с утра до ночи.

Я много хожу в окрестностях своей деревни. Люблю дальние экспедиции. Как раз там я и вдохновляюсь. Все, что вы можете увидеть в моих работах, связанных с мифологией, привезено оттуда. Бывает, что могу за день пройти тридцать километров. Иногда езжу на попутках, если невозможно добраться пешком или место находится слишком далеко. Я заранее тщательно разрабатываю маршрут, чтобы было проще и удобнее изучить конкретное место. Мне необходимо побывать там: осмотреть пространство, понять, как оно устроено.

В основном я хожу по тем местам, где моя родная деревня, но часто езжу под Шатуру. Уже не один год увлекаюсь болотоведением. Я все болота вокруг Шатуры неплохо изучил. И Петровско-Шатурское, и Туголесское. Нашел много интересных научных книг по этой теме. В магазине их, конечно, не купишь, но в интернете, слава богу, они есть. С помощью электронной книги и читаю. Хочу понять, как устроены болота, какая в них жизнь. Их очень много разных видов и разных типов, и все одинаково интересные. Есть верховые и низовые, олиготрофные и мезотрофные, всякие, и у каждого свой растительный состав. Нет двух одинаковых болот — даже среди тех, что похожи друг на друга.

Все мои путешествия записаны и зарисованы в отдельном блокноте. Вот, например, путешествие этого года, осеннее: «Поездка в Дрезну на Юркинское болото». И вот нарисован мой маршрут. Я это болото обошел основательно, в одном месте чуть не утонул. За годы таких путешествий скопилось очень много, я начал этим заниматься еще в 2013-м. Именно целенаправленно, серьезно. Недалеко от Дрезны есть еще одно интересное болото под названием Даниловское. Оно находится в той же стороне, куда идет старая дорога на Владимир. Там сейчас заказник, а в его черте — Даниловское болото, реликтовое. Главная особенность Даниловского болота в том, что его разработали еще в 1950-е годы, но потом оставили в покое. И болото само регенерировалось, его даже не восстанавливали. Там слой торфа не очень толстый, потому что само по себе болото, получается, относительно молодое. Ему всего пятьдесят лет. Может быть, чуть больше. Когда идешь по нему, не тонешь, но под тобой земля колышется. Болото само по себе открытое: из-за того, что слой торфа тонкий, там нет больших деревьев. Каждый год в тех местах очень много клюквы.

— Я под Талдомом в болоте клюкву собирал прошлой осенью.

— Это болотный край, да. Это же журавлиная родина. Об этом я читал еще у Пришвина. Но талдомские болота низовые, а Даниловское — верховое.

Я Пришвина прочел всего. Сейчас обидно даже: нет смысла брать его книги в библиотеке, потому что уже все изучил раньше. Пришвин по-настоящему начал писать, когда поселился под Переславлем. Он там заведовал музеем, в котором хранится ботик Петра I. В селе Усолье до сих пор стоит его дом. Я специально ездил на Блудово болото. Нашел и дом Пришвина, там теперь живет его внучка. Как раз у нее узнавал, как пройти на Блудово болото. Она мне говорит: «Не ходи туда, заблудишься». Отвечаю: «Да ничего, справлюсь». Но на самом деле она была права. Я из этого болота едва выбрался. Там действительно легко потеряться, неслучайно оно называется Блудовым. В нем сразу теряешь ориентир. Хорошо, что в тот день на небе было солнце.

Я по мотивам Пришвина очень много рисовал. У него есть интересный рассказ «Пьяная дорога». Там описывается дорога, которая идет из деревни в село. В селе есть трактир. И эта дорога идет по каким-то страшным топям, болотам, хлябям. По ней постоянно ездят мужики в трактир за водкой. Главное, что эта дорога никуда не исчезает годами. Пришвин рассуждает, что ее леший поддерживает. Служи дорога для хорошего дела, а не чтобы люди ездили за водкой, леший бы ее давно затопил. В рассказе и сюжета как такового нет. Пришвин создает именно народный образ, который я и попытался после прочтения изобразить, передать. Еще я в юности перечитал всего Паустовского, они с Пришвиным очень близки.

— Поэтому ездите в Мещеру?

— Конечно, Шатура — это же тоже Мещера. Туголесское болото находится уже на территории Мещерского края. Но туда, где жил Паустовский, под Рязань, я еще не добирался — слишком далеко те места находятся. Я с ночевкой еще ни разу не ездил, к сожалению. Не было у меня такой возможности. Но я очень хочу устроить хотя бы двухдневное путешествие. Порой мне сложно дается обратная дорога, потому что прохожу большой маршрут.

Я много читал о Васюганском болоте, которое находится у нас в Восточной Сибири. Оно ведь занимает сразу несколько областей. Астафьев про него писал, очень люблю этого писателя.

Зачем мне нужны болота? Да ведь из пальца в творчестве ничего не высосешь, будет неубедительно. Надо сначала чем-то себя наполнить. Я когда преподавал в художественной школе, любил цитировать ученикам восточную поговорку: «Для того чтобы из сосуда что-то вылить, туда надо сначала что-то налить». Ученики ведь часто сперва хватаются за композицию, начинают делать ее как бы из головы, не подготовившись, не собрав материал, ничем не вдохновившись. Они надеются на свою фантазию, и получается, естественно, очень скучно. Если только это не совсем маленькие дети.

— Вам, наверное, Теодор Киттельсен должен нравиться.

— Я его очень люблю. Он же ведь был и писатель, сам иллюстрировал свои книги. У него есть рассказ под названием «Лесной тролль». Я его нашел в интернете и даже выписал себе. Киттельсен создал интереснейший мир троллей, который, кстати, очень похож на мир людей. Думаю, что как художник он действовал по тому же принципу, что и я. Сначала чем-то вдохновлялся, какими-то образами, которые черпал из сказок, рассказов, из фольклора скандинавского, а потом уже изучал пространство и там находил эти образы живыми. Их нередко можно увидеть в природе. Я что имею в виду: эти сказочные, мифологические образы можно подсмотреть, когда находишься в лесу или на болоте. Меня нисколько не смущают научные книжки о фольклоре, написанные сухим языком. Там, разумеется, нет художественных образов — их я всегда найду в другом месте. Например, из книги А.В. Гура «Символика животных в славянской народной традиции» я черпаю именно конкретную информацию. А мифологические и сказочные образы можно подсмотреть, найти в природе. Там их даже намного проще увидеть, почувствовать и ощутить.

Иногда бывают страшные места: прям чувствуешь нежить какую-то, нечисть. Порой она даже начинает тебе мерещиться. Может быть это, конечно, из самого тебя и идет. Я человек не очень суеверный. Хотя в природе нельзя быть не суеверным. Особенно если тебя застали поздние сумерки на болоте — тогда начинаешь во все это верить сразу.

— Огни видели?

— Нет, огней болотных не видел ни разу, но я слышал голоса. Странные голоса. Даже не голоса, а звуки. И, по-моему, это действительно была какая-то нежить. Я потом нашел этот день в народном календаре — 17 октября, день, когда нечисть проваливается под землю. В календаре написано, что мужик в этот день в лес не ходит, потому что леший бесится. А я как раз пошел на этюды у себя в деревне. Такие звуки были жуткие. Причем я сначала подумал, что это из-за ветра. Потом ветер стих, был абсолютный штиль, но звуки никуда не пропали. Я еле вытерпел, но этюд все-таки дописал. Это происходило в месте, которое у нас в деревне называют Волчий ям. Оно считается мистическим, колдовским. Там стоит огромная старая сосна, в три обхвата. На ней когда-то давно висел лапоть, который нельзя было снимать. Бабки всем говорили: «Лапоть не трожьте. Леший повесил». Я этого лаптя не видел, но не раз слышал о нем. В мое время лаптя на сосне уже не было, но само дерево еще стояло. Только в 2018-м ее спилили, когда стали высоковольтку расширять.

Кстати, под высоковольткой со временем образуется очень интересное пространство, ведь это и не лес, и не поле, и не болото. Это такие разнообразные пустоши, которые постоянно меняются, через каждые два столба. У этих пустошей невероятное природное разнообразие. Под высоковольткой же никогда ничего не сеют и не сажают, дачи не строят, слава богу. Но и деревьям тоже расти не дают, вырубают, ведь вверху провода. Получается мир всевозможных пустошей.

— Мне, наоборот, совсем не нравится ходить под линией электропередач. Там обычно колеи грязные, разбитая дорога.

— У нас никакой дороги вдоль высоковольтки нет. Раньше, в 1970-е, в том месте была тропа. Мы по ней ходили до села Трехсвятского на речку Сестра купаться. А сейчас даже тропы этой нет. Под высоковольткой идти очень сложно на самом деле, как раз по этим пустошам. Есть заболоченные места, где трава выше человеческого роста, не продерешься.

Да, раньше много было дорог: старинных, лесных, проселочных. А они интересное явление. У каждой дороги свой характер, свой образ. У меня одной дороге посвящена отдельная работа — «Воспоминания о Старой Сапрыгинской дороге». Теперь она полностью заглохла, но кое-где в лесу еще угадывается. А когда-то была очень интересная.

— Как вы думаете, а если бы в какой-нибудь книжке начала XX века были подробно описаны те места, где вы часто бываете, смогли бы вы оживить этот текст в воображении и разглядеть в нем черты знакомого вам пространства?

— Думаю, смог бы, если бы задался такой целью. Никогда этим не занимался, потому что о наших местах ничего интересного не написано. У меня есть только карта старая, восьмидесятых годов XIX века. Я не раз ее изучал и сопоставлял с тем, что есть сейчас. Очень многое изменилось, конечно. Все старые дороги шли раньше совершенно иначе. Во времена моего детства, и даже в 1980-е, дороги, указанные на той карте, еще функционировали, а теперь почти все исчезли. Зато раньше не было главной дороги, по которой теперь перемещаются. Она соединяет все местные деревни. Новая дорога идет не напрямую от деревни к деревне, как шли старые: в старину ведь ездили по прямой всегда, кратчайшим путем. Дороги были кривыми, но сам путь — прямой. А сейчас путь получается окольный. Для того чтобы попасть в село Трехсвятское, надо сначала проехать через Нечаево и Черняево. А раньше была прямая дорога из Богданово в Трехсвятское. Тогда между всеми деревнями были дороги. Они, конечно, проселочные, кривые, полевые, а иногда даже болотные — их у нас называли мостами. Но это был прямой, кратчайший путь. Теперь же сделали один большой грейдер на все деревни, и получился крюкообразный объезд. Старые дороги практически исчезли, а ведь большое их количество усложняло пространство. Можно было свободно везде пройти.

— Кстати, помимо природной визуальной информации и фактической, почерпнутой из исследований, существует еще один важный ее источник — так называемое поэтическое народное творчество, фольклор.

— У меня есть цикл «Нежить», вы наверняка видели какие-то работы из него в интернете. Он посвящен именно этой теме. Я занимался изучением пространства уже конкретно в привязке к фольклорным существам. Что такое все эти лешие, кикиморы, полевики, болотники? Это духи места. В скандинавской мифологии, у того же Киттельсена, их зовут троллями. У каждого места есть свой дух, свой конкретный тролль. Они бывают самые разные: маленькие, большие, все от места зависит. Дух места выглядит так же, как и само место, он ему соответствует. В нашей традиции, в нашем фольклоре — то же самое. В каждом лесу — свой леший. На каждом болоте — свой болотник, своя кикимора. И так далее. Я когда этим циклом занимался, специально изучал конкретные места на природе. Находил новое, еще неизвестное мне пространство, и пытался там найти духа этого места, понять его, ощутить. Все это необходимо, чтобы лучше представить себе, как он выглядит. Моя задача — найти не абстрактного лешего, а того, который живет именно в этом месте, дух этого места.

Иногда бывает, что лес похож на соседний по составу растительности, смешанный, например, но все равно от него отличается. У каждого из них, опять же, свое пространство, свое освещение, своя атмосфера. И всегда по-разному складываются эти элементы общего пазла. Допустим, смешанный лес: елка, сосна, береза, плюс подлесок — рябина, какая-нибудь волчья ягода, можжевельник. Из этих элементов можно составить очень много видов леса. Как номера в телефонной книге: всего десять цифр, а сколько номеров из них получается! Так и здесь. Кроме того, нужно учитывать сам ландшафт. Может быть возвышенность, может низина, может равнина бесконечная, как в Шатуре на болотах. Там прямо чувствуется эта плоскость. Ты ее не видишь, но ты ее чувствуешь: огромную, уходящую куда-то в бесконечность, абсолютно ровную поверхность.

2

— Спасибо, что согласились повторно записать вторую часть нашей с вами беседы — в прошлый раз мой диктофон загадочным образом записал вместо разговора полтора часа тишины. Причем он совершенно исправен, я проверял. Раньше мне доводилось слышать о подобном только от фольклористов, которых деревенские колдуны предупреждают: я, мол, сейчас заклинание прочту или секретом поделюсь, выключайте магнитофон. Те делали вид, что выключают, а потом выяснялось, что вместо заклинания или секрета на пленку записано едва различимое шипение, и больше ни звука.

— Чудеса, конечно, но я с подобным сталкивался. И я с такими вещами не шучу. Особенно когда нахожусь на природе. Здесь-то, в Москве, могу и посмеяться, в городе я отчасти атеист. Но когда вокруг природа, атеистом быть нелегко.

— Вы умеете определять характер незнакомого леса сходу, по его внешнему виду?

— Конечно, я так и ориентируюсь. Однажды попал в один лес и сразу почувствовал его образ. Сказал себе: «Да тут точно живет Баба-яга». Это был еловый лес, очень старый, практически на берегу реки Сестры. Там вообще не было света, не было зелени внизу. Все было серое. Зелень была где-то далеко вверху, поэтому я ее практически не видел. Нижние ветки у елок давно засохли: вокруг только густой подстил из еловых иголок и мрак. И днем, и ночью серая темнота и туманная дымка.

— А есть какие-нибудь конкретные признаки или отличительные черты, которые позволяют с уверенностью делать вывод о присутствии Бабы-яги?

— Просто чувства так подсказывают. Художественный образ перед тобой появляется, и ты его считываешь. Становится очевидным, что локация соответствует образу Бабы Яги, вот и все. В принципе, ельники — самые мрачные, самые темные леса. Молодой еловый лес обычно веселый, жизнерадостный. Но это пока елочки маленькие. А когда они вырастают, это такая жуть. Старые ельники очень страшные.

Я читал в какой-то книге, что самые старые леса в средней полосе — как раз еловые. Сначала растет береза, потом чернолесье смешанное, и потом только появляется третье поколение леса — елки поднимаются, и вскоре весь лес становится еловым. Поэтому самые древние леса в нашей местности — еловые. Их, конечно, сейчас очень мало осталось. В Средние века, например, преобладали как раз темные еловые леса. Тогда же не вырубали деревья в огромных количествах. А сейчас вырубают, но взамен ничего не сажают. Растет сразу березняк. А если изредка сажают, то вскоре поднимаются елочки и сосенки. В таких местах очень весело, я люблю такие жизнерадостные вырубки. Кстати, вырубка — это тоже отдельный вид пространства.

— Можно ли в таком случае считать отдельными пространствами лежки кабанов, например? Они ведь часто разрывают для своих нужд большие площади.

— Однажды я набрел в лесу на целый кабаний квартал. В тот день я долго шел по заболоченной местности среди очень высокой травы и внезапно очутился в совершенно непроходимом, густом мелколесье. Тропы, которые там были, напоминали человеческие, но так только казалось: пробираясь по ним сквозь лес, я натыкался время от времени на своего рода квартиры, то есть на кабаньи лежки. Слава богу, дело было днем — никаких животных я не встретил. Но место было очень глухое, еле-еле удалось продраться через этот лабиринт. Я знал, в какую сторону идти, но пролезть было почти невозможно, настолько все заросло. Я сгибался в три погибели и брел по кабаньим коридорам. В конце концов я все-таки вышел к небольшой речке, к притоку Сестры. Уже совсем рядом, через поле, виделось село Трехсвятское. Нужно было только преодолеть водную преграду. Я нашел место, где можно переправиться, прыгаю через эту речку, и меня сзади вдруг как схватит кто-то... На самом деле я зацепился за ветку кустарника, но было ощущение, словно меня кикимора схватила, у которой я был в гостях. И пока я лез через эти дебри, много было похожих эпизодов. Спотыкаешься — как будто тебе подножку кто-то поставил. Смотришь, а на земле сук в виде руки. Это все, конечно, мое художественное воображение, я понимаю, но тем не менее меня эта нежить иногда даже спасала. Выручала, когда я попадал в сложные непредвиденные ситуации на болоте или в лесу. Я чувствовал, что какой-то дух места мне помогает. А иногда мешают, как та кикимора. Я, видимо, в гости к ней попал, и она не хотела расставаться с гостем.

— А если люди разрушают то или иное природное пространство, они, по-видимому, тем самым вредят проживающей там нежити?

— Конечно. Например, Леонид Леонов в своих ранних рассказах часто поднимал проблему уничтожения мест обитания нежити. В его рассказе «Бурыга» об этом есть. Пришли в сосновый лес лесорубы, начали деревья рубить. А в тех краях жило несколько разных леших, в том числе Бурыга. Они были непохожи друг на друга — тоже, видимо, различались в зависимости от места, где живут. Леонов очень хорошо их внешне описывает. Двое других леших совсем не похожи на Бурыгу. Автор много внимания уделяет именно внешности этих существ. В конце концов Бурыга эмигрировал, добрался аж до Испании. Там очень сложная история, загадочная. Но отъезд его был связан с тем, что сосновый бор, где жил главный леший, купил купец и отправил лесорубов, чтобы деревья срубить и продать. Тогда старый леший, который заведовал этим бором, снялся с места, переоделся в обычную гражданскую одежду и стал мужиком. Даже паспорт себе сделал. И отправился куда-то в другое место. Там еще очень подробно написано, как именно его выжили. Сначала он лесорубов пугал — пытался с ними сам справиться. Но понял, что ничего из этого не выйдет. И тогда он эмигрировал. А вместе с ним и вся мелкая нежить тоже разбежалась из тех мест. А главный герой, Бурыга, пережил много разных приключений и попал в конце концов в Испанию. Но потом все равно вернулся обратно. Очень интересный рассказ, он о любви к родине на самом деле.

— Большую роль в живописи всегда играли и играют поваленные деревья. Что вы о них думаете?

— В лесу почему сложно ходить по прямой? Потому что очень много повсюду так называемого валежника. Особенно если лес старый, а лесник у него плохой. Приходится много петлять. Поэтому так легко можно заблудиться, особенно если ты без компаса. Начинаешь обходить эти поваленные деревья и быстро теряешь ориентацию. Если бы ты шел по прямой, то четко бы ориентировался, но обычно все-таки приходится петлять.

Зачастую в лесах попадаются очень интересные коряги. Я даже зарисовывал те, что похожи на разных лесных существ. Из одной получился сидящий леший. С натуры его нарисовал. А еще у меня был хромой леший на костылях. Он прямо у дороги стоял, маленький такой. Я его на том же месте сразу и зарисовал.

Раньше, когда у меня было времени побольше, я постоянно делал зарисовки во время экспедиций. Это своего рода памятки, по которым потом можно делать композиции. Глядишь на эти зарисовки — и сразу все вспоминаешь. Сейчас я его найду. Вот он, хромой леший. Я его с натуры нарисовал. Платочком подвязан — у него, видимо, зубы болят или уши.

Если, допустим, человек верит в таких существ, то будет считать, что именно они создают пространство вокруг. Поэтому и нельзя сказать, что я своих персонажей выдумываю. Ведь того же хромого лешего я увидел в реальности, а не взял из головы.

Характер изображаемого существа напрямую зависит от местности. Если передо мной молодой березнячок, то и существо будет соответствовать этому месту по характеру. Он точно не будет злым и мрачным. А если, например, глухой ельник, то там и леший соответствующий. В моем цикле «Нежить» даже работы называются не по названиям самих существ, а по названиям пространств, в которых я их обнаружил. Например, есть работа «Ельничек-березничек», где изображен очень веселый солнечный лес. И в этом лесу леший хитрый, лукавый, ехидный. А есть другая работа, которая называется «Кукушкин лен». Там я увидел лесную ведьму, Бабу-ягу, шишигу. И она там не такая уж и страшная, соответствует пространству вокруг. На этой картине атмосферу задают маленькие цветочки, кукушкин лен. У этого растения почти нет листочков, только цветы голубовато-белые.

— Вы часто говорите о пространстве, причем как в связи с искусством, так и в связи с повседневной жизнью — с вашей точки зрения это одно единое пространство или все же два разных?

— Начнем с искусства. Изобразительное искусство — пространственное, в отличии, например, от литературы. А театр — искусство и временное, и пространственное. Меня так учил академик Андрей Васнецов. Он говорил, что главное — понимать как устроено пространство, уметь его конструировать. Пространство — это не пустота, в которой находятся предметы, это очень сложное явление, в котором все взаимосвязано. В искусстве пространство представлено в виде рельефа, и пустота тоже является предметом. Пространство и его понимание для художника — самое главное. Поэтому я его так тщательно изучаю.

Но, с другой стороны, пространство — универсальное понятие. Оно позволяет ориентироваться и в обычной жизни. Пространственное мышление — особый талант, не у каждого оно есть. Сейчас вообще с этим очень плохо. Человек привык к навигатору, который всегда подскажет, где ты находишься. Я специально в свои походы, даже самые сложные, хожу без вспомогательных средств. У меня с собой только небольшая карта, нарисованная мной заранее от руки. Я ставлю перед собой задачу научиться ориентироваться в пространстве еще лучше. Сложная задача, иногда это даже немножко пугает. Идешь на Туголесское болото, а там десятки километров по топям нужно пройти, при этом ты не знаешь толком маршрута, не знаешь, есть впереди тропа или нет, и будут ли какие-то ориентиры в принципе.

Я всегда по времени ориентируюсь. Ведь время — это расстояние. Допустим, я иду час и понимаю, что прошел примерно четыре километра. Если нужно свернуть на какую-нибудь дорогу, которая в полутора километрах от меня, то по времени и отмеряю. Дорог-то много. Можно свернуть не там, где нужно. У меня бывали такие случаи, заходил в жуткие дебри. Поэтому самое главное в таких походах — это компас и часы. Без них никуда.

Но потеря маршрута нередко бывает полезной, позволяет узнать что-то новое. Сначала, естественно, пугаешься, ведь ты заблудился, попал непонятно куда. Однажды я забрел в ужасную глушь. Наткнулся там на дом кикиморы. Конечно, это был не дом кикиморы. Я вообще не знаю, что это было такое. Жуть страшная. Может быть, охотники жили летом. Случилось это в самом глухом углу Туголесского болота, где уток очень много. Я туда шел от железнодорожной станции двадцать километров по таким дебрям, по таким тропам охотничьим… Все затоплено кругом. И в конце концов вышел к этому ужасному домику. Везде на деревьях висят какие-то лохмотья, сам домик жуткий. Я настолько испугался, что не смог уйти оттуда, пока не заглянул внутрь жилища. Я заставил себя это сделать. Там, естественно, никого не было.

— Почему-то вспомнилось, что когда-то давно я слышал одну историю про Андрея Белого, достоверность которой мне, к сожалению, так и не удалось подтвердить или опровергнуть. Суть истории в том, что он как-то раз решил заняться классификацией закатов и стал каждый день проводить наблюдения, подробно описывая краски закатного неба и то, как они меняются.

— Жаль, что вы не знаете источника этой истории. Я в деревне всегда ужинаю на пленэре. Уже после того, как закончил все свои дела, между 9 и 10 вечера, ухожу куда-нибудь недалеко от дома, беру с собой бутылочку портвейна, закуску, стою и созерцаю закат. Я не видел двух одинаковых закатов ни разу, хотя выхожу так практически каждый день. У каждого дня свой новый закат. Один раз видел такой закат великолепный — я его для себя назвал «Битва при Пуатье». Потом дома сразу сделал зарисовку по памяти, а позже нарисовал историческую композицию, основанную на этом закате. Небо было темное, сине-сизое, а посередине его перерезала горизонтальная золотая полоса. Закаты действительно повторяются, когда стоит жаркая засушливая погода. Но и тогда они чем-то все же отличаются друг от друга.